Лицо Эразма

За ними вдали горит, однако, роковое пламя религиозных заблуждений, опустошенные Крестьянской войной замки, богохульствуя, свидетельствуют против Христа, превратно понятого каждым фанатиком на свой лад, разоренные Тридцатилетней войной, Столетней войной юрода, разграбленные усадьбы, эти апокалипсические ландшафты вопиют к небесам о земном безрассудстве.

Но среди всего этого столпотворения, несколько позади великих капитанов церковной войны и явно в стороне от них, виднеется благородное, подернутое легкой печалью лицо Эразма. Он не истерзан пыткой, его рука не вооружена мечом, пылкие страсти не искажают его черты.

Но кроткий, отливающий синевой взор, навсегда запечатленный Гольбейном, сквозь сумятицу всеобщих страстей обращен в наше время, не менее мятущееся. Холодная разочарованность омрачает его чело — ах, ему известна эта вечная глупость мира!— но легкая, едва уловимая улыбка надежды играет на его устах. Он знает, этот провидец: сущность всех страстей в том, что они когда-нибудь утомляют.

Судьба всякого фанатизма в том, что он обращается против себя самого. Разум, вечный и спокойно-терпеливый, может ждать и не отступаться. Порой, когда другие буйствуют в опьянении, он вынужден умолкнуть, онеметь. Но его время приходит, оно всегда приходит вновь.